На языке пламени - Страница 39

Гримстер понял: если удастся выведать имя сидевшего в том автомобиле, он убьет его, а если нет, он убьет сэра Джона. Впрочем, сэра Джона он уничтожит в любом случае.

– Как звали исполнителя? – спросил Гримстер.

Бесстрастным голосом Копплстоун, ставший теперь чем-то вроде справочной службы, ответил:

– Не знаю. Кто-то из европейского отдела. Его инструктировал лично сэр Джон. По-моему, он уже мертв.

«Или его ни за что не найти, – подумал Гримстер. – Но это уже не важно. Сэр Джон жив, и его нужно убить».

– Сэр Джон считал, что из-за нашего с Вальдой брака может пострадать безопасность Ведомства, да?

– Да.

– Но ведь и другие женились. Почему же он был против именно нашей свадьбы?

– Потому что ты на особом счету.

– В каком смысле?

– Я думаю, он решил посадить тебя на свое место. И не хотел, чтобы ты был связан, делил свою жизнь с кем-то, кроме Ведомства.

– Ему приходило в голову, что он ошибся?

– Да. Теперь он это признает.

– И только. Не раскаивается?

– Пожалуй, да – в том смысле, что ты стал очень опасен.

Следующий вопрос Гримстер задал непроизвольно, зная сэра Джона.

– И как же он собирается поступить со мной?

– Организовать еще один несчастный случай, едва ты выполнишь задание.

Копплстоун зашевелился, его тело напряглось.

– Ладно, – отрезал Гримстер. – Хватит разговоров. Ты устал, очень устал и глубоко заснул. Спи дальше. Именно к этому ты стремишься? К долгому и глубокому сну?

– Да.

– Хорошо. Спи полчаса. Потом, не просыпаясь, ты встанешь, пойдешь в спальню, ляжешь в постель и проспишь до утра. Понял?

– Да.

– А когда проснешься, забудешь, что случилось с тобой, что ты сказал мне. Все. Ясно?

– Да.

– Утром вспомнишь одно: ты здорово напился, к тебе ненадолго находил я, а когда ушел, ты завалился спать. Теперь спи спокойно. Придет время – ляжешь в постель.

Голова Копплстоуна свесилась набок, тяжелое дыхание заклокотало в горле. Гримстер потянулся к бутылке, налил себе виски. Бережно держа рюмку в руке, он сел напротив Копплстоуна. Несмотря на тяжелый груз мыслей и еле сдерживаемых чувств, в нем преобладала обычная осторожность. Копплстоун не дурак. Проснувшись, он ничего не вспомнит, но о многом подумает, а кое-что, возможно, и заподозрит. Любая мелочь может навести его на мысль о происшедшем. Вот почему так важно, чтобы на подносе стояли две рюмки со следами виски, а в пепельнице была, по меньшей мере, пара окурков. Гримстер и Копплстоун просто сидели, выпивали, а потом, когда Копплстоун отключился, Гримстер ушел. Вот и все.

Гримстер взглянул на часы. Перевалило за полночь. Он сидел, не сводя глаз с Копплстоуна.

… Худшие предположения подтвердились. Но разгадка принесла лишь оцепенение. Многое нужно обдумать, многое сделать, но сейчас, в полночь, ему хотелось лишь отрешиться от всего.

Он сидел, пил и курил, а через полчаса Копплстоун заерзал в кресле, тяжело поднялся и, не открывая глаз, покачиваясь, поплелся в спальню. Вошел, оставив дверь открытой. Послышался щелчок выключателя, шелест снимаемой одежды, грохот упавших на пол ботинок и, немного погодя, скрип кровати под тяжестью тела.

Гримстер постоял на пороге спальни. Копплстоун не выключил свет. Он лежал, обнажив руки и торс, едва прикрывшись простыней, и тихонько похрапывал.

Гримстер вышел, не прикоснувшись ни к двери, ни к выключателю. По дороге бросил в пепельницу на столе гостиной еще один окурок.

Когда Джон вернулся к себе, был почти час ночи. Он начал раздеваться, прохаживаясь между спальней и ванной, и тогда почувствовал в воздухе тонкий запах духов, узнал его и без особого интереса и удивления сообразил, что Лили недавно приходила сюда.

Но мысль о ней была так же мимолетна, как трепет листа на дороге в Хайленд, когда машина Вальды пробила грубый деревянный бордюр и медленно, кувыркаясь, полетела к заросшим вереском гранитным склонам.

Глава десятая

Он не спал. Он лежал в постели и сквозь незашторенные окна смотрел, как по небу медленно плывут звезды, изредка слышал крики маленьких коричневых сов, охотившихся в зарослях вереска и в темной полосе подстриженных тисов вокруг теннисного корта. Мыслей не было – он оставался все в том же духовном и телесном оцепенении, которое и не хотел прерывать. Пока не нужно было ни думать, ни действовать. А вскоре придется. Теперь он убедился в том, о чем раньше лишь подозревал. И не испытывал ни удивления, ни гнева, ни печали.

Он лежал, глядя, как бледнеет, наливается ясным перламутровым светом ночное небо; потом встал, надел старые брюки, свитер и вышел из номера. Дежурный за столом у двери взглянул на него заспанными глазами и кивнул.

Садясь в машину, он понял: когда он вернется, то вернется к самому себе и к тому, что обязан сделать. Он знал, так и будет, а потому не спешил.

Он вывел машину на дорогу, миновал ферму и выехал к воротам, ведущим в густой лес над горным прудом. Светало, легкокрылые воробьи стайками порхали над самой землей, летели в поля кормиться. Лесной голубь величественно поднялся с сосны, захлопал крыльями и воспарил в утреннем восходящем потоке.

Гримстер машинально открыл капот, вынул болотные сапоги и начал собирать удочку. Это была старая снасть из магазина Харди. Добротная, ухоженная. При известной сноровке на нее можно было выловить на перекате двадцатифунтового лосося. Гримстер шел через лес по опавшим листьям, сосновым иглам, по скользкому мху прямо к реке, которая быстро мелела, отчего вода приобретала прозрачный янтарный цвет, – мушкой теперь придется играть, проводя ею поперек реки или пуская по течению. Тропинка обрывалась у самой заводи. Здесь Гримстер перешел реку, едва не набрав воды в сапоги, потом двинулся вверх по течению сквозь густую, отяжелевшую от росы траву ярдах в пяти от воды. Навстречу пролетел зимородок, охладил пылающую грудку в брызгах водопада, которым кончалась заводь. По правую руку от Гримстера, за полями, скрывалась в тумане железнодорожная насыпь. Проходя мимо старой рыбачьей хижины, Джон заметил, как заиграла в первых солнечных лучах окропленная росой паутина под крышей. Он уже пришел в себя, оцепенение сменялось ощущением нового дня, но обретенные чувства не принесли ни боли, ни удовольствия. Он просто пытался убить время, ждал подходящее для решительных действий время.